Недавно прочёл в газете
Недавно прочёл в газете: в результате множества наблюдений
над жизнью и разнообразными формами привидений
доказано, что привидения эти — не просто тени,
а фотографии реальности, которые сделали стены.
В веках моих — прожилки, в пепельнице — окурки.
Мы живём, чтоб оставить свой профиль на штукатурке.
Чтоб висел он навроде красивой индейской маски,
и солнце в его морщинах под вечер сгущало краски.
Старые люди — стаканы, до дна недопиты.
Остатки — мутны, волокнисты, испорчены, ядовиты.
Лица старых людей молодых людей заражают
тем, что резкие их морщины, извиваяся, выражают.
Лицо молодого — парус, старого же — папирус,
каждая буква которого — смертельный вирус.
С этих позиций, в общем, и боль моя несуразна.
Я сочиняю музыку, а музыка — не заразна.
Музыка не способна — и в этом она не чета мне —
заполонить пространство собственными чертами.
Музыка — это зеркало, где амальгама — нежность.
И при этом она не ворует чужую внешность.
«Память становится гладкой, стена — рябою».
Так сказал мне один старик, высохшею губою
под грохот токарных станков мусоля патрон «Казбека».
«Стена сохранит то, что стерлось из памяти человека».
1998
1
Здесь прохладно весной и не жарко летом.
Ветерок играет твоим скелетом.
Здесь натянут на дерево мрак капроном.
И ночные бары блестят неоном.
Здесь в любимом мной баре на...
Он лежит на песке под тентом с книжкой аббата
Прево и говорит с улыбкой: «Сегодня, еще до заката
я умру». И, помедлив: «Становится холоднее.
Ты слышишь?» А я отвечаю: «Тебе...
«Мысли о горизонте — порожденье ума невротика.
Выморочный туман.
А сам горизонт — не материя, а просто оптика,
трюк, обман!»
Море блестит, лицо у него — рябое.
Вверху, как...
Вы стоите в середине пантеона,
а вокруг кружатся черные икринки
ваших строк. Вот так иголка патефона
бродит, шаркая, по венам грампластинки.
(Не пластинка — срез эбенового...
Цветок гвоздики — воплощенный крик
фанатика — застыл в хрустальной вазе.
Тетради, авторучка, стопка книг,
резистор «Шарпа», сдвинутый по фазе.
С ТВ, передающего финал,
в окошко...
